В коридоре больничном поставили ёлку. Она
И сама смущена, что попала в обитель страданий.
Всем больным стало хуже. Но всё же — канун Рождества.
Завтра кто-то дождётся известий, гостинцев, свиданий.
Вечно радуйся, Дево! Младенца Ты в ночь принесла.
Оснований других не оставлено для упований,
Но они так важны, так огромны, так несть им числа,
Что прощён и утешен безвестный затворник подвальный.
Даже здесь, в коридоре, где ёлка — причина для слёз
(Не хотели её, да сестра заносить повелела),
Сердце бьётся и слушает, и — раздалось, донеслось:
— Эй, очнитесь! Взгляните — восходит Звезда Вифлеема.
Достоверно одно: воздыханье коровы в хлеву,
Поспешанье волхвов и неопытной Матери локоть,
Упасавшей Младенца с отметиной чудной во лбу.
Остальное — лишь вздор, затянувшейся лжи мимолётность.
Занимавшийся день был так слаб, неумел, неказист.
Цвет — был меньше, чем розовый: родом из робких, не резких.
Так на девичьей шее умеет мерцать аметист.
Все потупились, глянув на кроткий и жалобный крестик.
Из окна вид таков, что невидимости Ленинграда
Или невидали мне достанет для слёз и любви.
— Вам не надо ль чего-нибудь? — Нет, ничего нам не надо.
Мне пеняли давно, что мои сочиненья пусты.
Сочинитель пустот, в коридоре смотрю на сограждан.
Матерь Божия! Смилуйся! Сына о том же проси.
В день рожденья Его дай молиться и плакать о каждом!
Белла Ахмадулина
